Песни из альбома «Король wудаков»^*

Апрельская полька

В который раз не побоюсь быть уличенным в дурновкусии и признаюсь, что с детских лет мне всегда очень нравился «Собачий вальс». Я только до сих пор никак не могу понять, почему это выдающееся произведение, будучи по своему музыкальному содержанию ярко выраженной полькой, называется вальсом. Напряженные размышления на эту тему и легли в основу аранжировки песни.

Текст же писался в два приема, причем сначала (году примерно в 1984-м) были написаны два вторых восьмистишия, которые я тогда представлял себе как самостоятельное стихотворение. А два первых я к ним присобачил лет десять спустя, когда уже была сочинена мелодия и я понимал, что это будет песня. Такие вот странные кульбиты иной раз случаются в нашем нелегком деле. Если приглядеться, то, в принципе, некоторый зазор между двумя частями можно заметить, но кому же это надо — внимательно приглядываться?

Я смотрю, как лес в апреле
солнечные дни обрили,
как природа еле-еле
выбирает: или-или;
Как блестят на солнце крыши
и закат горит все краше,
как пустеют наши ниши,
наши сны и судьбы наши.

Я смотрю, как росчерк стужи,
разуверясь в зимнем стаже,
все виньетку чертит ту же,
хоть она давно не та же;
Как по кочкам скачет кода,
как спешит она, паскуда,
от летального исхода
в никуда из ниоткуда.

Я смотрю, как ветер южный
разметает пепел снежный,
что лежит трухой ненужной
вдоль распутицы прибрежной;
как весна висит над лугом
и последним машет флагом,
как мы ходим друг за другом
по лесам и по оврагам.

Как дыханьем руки греем,
как глаза с лица стираем,
как бесстрашно мы стареем,
как послушно умираем.
И душа под этим взглядом,
как река под серым пледом,
остается с нами рядом,
уходя за ними следом.

Песня о преждевременном семяизвержении

Светлой памяти Веня Ерофеев писал, что все на свете должно происходить медленно и неправильно. Не возьмусь судить, правильно или неправильно то, что происходит с нами на нашем тернистом жизненном пути (по этому поводу существуют разные, и в большинстве случаев полярные мнения), но нельзя с грустью не заметить, что происходит это чересчур быстро. Буквально не успеваешь оглянуться, как все уже кончается. Особенно что-то хорошее. Да и сама жизнь кончается, как правило, значительно быстрей, чем нам бы того хотелось.

Собственно говоря, песня именно об этом, а не о чем-то другом. И нехай ее отчасти фривольные название и содержание не вводят читателя в заблуждение относительно в лучшем смысле слова целомудренных интенций незадачливого автора, который зачастую просто не видит иного способа сказать то, что он хочет сказать. Отсюда и эта навязчивая тяга к постоянному переключению регистров.

Помню мшистую полянку, помню злое комарье,
«ркацители» и конфетку на закуску.
Непослушными руками я снимал с нее
фиолетовую блузку.
За кустами колыхалась речка Истра
и на лодочках уключины скрипели.
Все случилось так внезапно и так быстро,
что мы толком ничего и не успели.

Помню дальнюю дорогу и двухместное купе,
шоколадку и коньяк в прозрачной фляжке.
Непослушными руками шаря по себе,
я отстегивал подтяжки.
За окном под стук колес качалась Волга,
фонари мелькали весело и часто.
Жаль, что это продолжалось так недолго
и закончилось, едва успев начаться.

Помню сумерки в Париже и трехзвездочный отель,
«божоле» и два пригубленных бокала.
Непослушными руками разобрав постель,
я нырнул под одеяло.
Мелкий дождь блуждал вдоль набережных Сены
над поникшими лотками букинистов.
Жаль, что все произошло почти мгновенно —
до того я был неловок и неистов.

Я избрал для описанья столь двусмысленный предмет,
не затем чтобы морально разлагаться,
а затем чтоб целомудренно явить на свет
наше жалкое богатство —
образ мира неподвижный и летящий,
безусловный, но всегда неуловимый
в бесконечности своей непреходящей,
в быстротечности своей непоправимой.

Смерть поэта

Наверно, было бы неправильно считать, что в этой песне речь идет о каком-то конкретном поэте, но тем не менее реальный прототип у ее героя был. Я не хочу называть его имени. Те, кто знал этого человека, без труда смогут его идентифицировать, а остальным это вроде и ни к чему.

А вот с мелодией песни у меня вышел конфуз. Я уже упоминал, что никогда не считал себя выдающимся композитором и всегда отдавал себе отчет в том, что все мои мелодии компилятивны и в большей или меньшей степени заимствованы. А уж сколько мы в аранжировках использовали косвенных или даже прямых цитат из самых различных произведений легкой и классической музыки — про то знаем только мы сами. Да и то не всегда, потому что нередко это происходит неосознанно. Но совсем уж точных совпадений в основной мелодии я все-таки стараюсь не допускать. А в этой песне вышел прокол — уже после того, как она была записана и сведена, я вдруг с ужасом осознал, что ее мотивчик практически один в один совпадает с известной песней Яна Френкеля «Добрый зритель в девятом ряду». Какой удар со стороны классика! Но что-то менять было уже поздно.

Был поэт неглубок и неярок,
неуживчив и вздорен слегка.
Жизнь поэта и так не подарок,
а под старость — и вовсе тоска.
Отираться по ангажементам
Да подачки сшибать под шумок…
А ведь он суеты под клиентом
С малолетства навидеть не мог.

Популярностью не избалован,
он ей сам отродясь не кадил.
Он искал, он работал со словом
и порой кое-что находил.
И ночами клубился над лампой
дым дешевых его сигарет.
Ну, а в том, что бог не дал таланта,
Ни беды, ни вины его нет.

Шли из прикупа разные масти,
но при нем оставалось всегда
все, что нужно поэту для счастья, —
жены, дети, болезни, нужда.
Он, как в тине, барахтался в теме
и пока разглядел что к чему,
истекло то недолгое время,
что отпущено было ему.

И разверзлась бездонная Лета,
и смотрел равнодушный народ,
как холодное тело поэта
выносили ногами вперед.
И окончилась эта морока,
этот стремный бессмысленный бег.
А вокруг расстилался широко
белым саваном искристый снег…

Романс

Это, в общем, вполне тривиальная история. Была у меня первая любовь. Не скажу, что разделенная — первая любовь редко бывает разделенной, — но невероятно поэтичная, музыкальная и вообще красивая. Избранница моя была очаровательна — за прошедшие с тех пор 45 лет я редко встречал подобных женщин. Ну и, конечно, я познакомил ее со своим другом, и, конечно, она вскоре вышла за него замуж. А он помимо прочих достоинств был чрезвычайно одаренным физиком-теоретиком. Со временем они уехали в США, и он там на своем поприще добился почти всего — только что Нобелевской премии пока не получил. И все у них в жизни сложилось замечательно и счастливо. Мы иногда переписываемся, а изредка и встречаемся.

Когда несколько лет назад я приезжал к ним в гости в Миннеаполис, мы с ней зашли в костюмированное фотоателье и сфотографировались в каких-то дурацких костюмах эпохи fin de siècle. Фотографию я вставил в красивую рамочку и повесил над своим рабочим столом.

И вот однажды, глядя на нее, я написал этот романс.

Когда, Марго, я вижу нашу фотку,
висящую меж полок на стене,
меня — пижона и тебя — красотку,
то что-то просыпается во мне.
Я возвращаюсь памятью ригидной
к тем горьковато-сладким, как миндаль,
годам, где под твоей прошло эгидой
мое education sentimentale¹

Я вспоминаю слезы на морозе,
мой безответный юношеский пыл…
погрязнув в энтропии и склерозе,
я тех прекрасных мук не позабыл.
А ты мне пишешь из-за океана,
что мне пора унять былую прыть —
не пить коньяк из чайного стакана
и по три пачки за день не курить.

Но мы давно играем не на спички,
и посреди всей этой кутерьмы
одни лишь наши вредные привычки
напоминают нам, что мы есть мы.
В здоровый образ жизни я не верю
и к прошлому тропинок не торю,
но вот гляжу на фотку в интерьере
и все курю, курю, курю. Курю…

Верхушка айсберга

Действительно, где-то около 2002 года флагман российской ликеро-водочной промышленности завод «Кристалл» безо всякого согласования с представителями общественности цинично прекратил выпуск горькой настойки «Старка», каковой безответственный шаг чувствительно задел всех истинных ценителей прекрасного. Разумеется, этот прискорбный факт был только формальным поводом для написания песни, а о подлинных причинах и побудительных стимулах мне сейчас рассказывать не хочется. Скажу лишь, что я пребывал в то время в состоянии глубокой и беспросветной депрессии, к чему имелось, увы, вполне достаточно оснований.

Но интересно вот что. Совсем недавно, спустя много лет после появления песни, завод «Кристалл, по собственной инициативе возобновил выпуск этого деликатесного напитка. Так что теперь я могу с полным правом утверждать, что жизнь прожита не зря и что обывательские разговоры о волшебной силе искусства вовсе не так безобидны, как мы привыкли думать.

Дорогой завод «Кристалл»,
отчего, скажи мне, ты так
волюнтарно перестал
делать лучший свой напиток?
И кому теперь пенять,
что решило руководство
за каким-то хером снять
нашу «старку» с производства.

А ведь, кажется, вчера
мы с женой моей Тамаркой
коротали вечера
за кристалловскою «старкой»,
а когда пришла беда,
глядь — с прилавков смотрит криво
тошнотворная бурда
петербургского разлива.

И вот так у нас во всем:
чуть придется что по нраву,
а уж мы вовсю сосем
не отраду, а отраву.
И куда ни устремлюсь,
и в какой конец ни кинусь,
а заместо знака плюс
каждый раз выходит минус.

В общем, полная хана,
да и речь тут не о пьянке.
Жизнь на то нам и дана,
чтоб терпеть ее подлянки.
Не меняю я носки,
не стригусь, не брею харю
и, как цуцик, от тоски
подыхаю, подыхаю…

Просьба

Многие слушатели, зная об упорном агностицизме автора, нередко задают ему по поводу этой песни каверзный вопрос в лоб: к кому же, собственно, он обращается со своей (не)скромной просьбой? Это очень трудный вопрос и, честно говоря, у меня на него нет ответа. Хотя, конечно, здесь можно было напустить туману, что это, мол, всего лишь риторический прием, фигура речи, которую не следует понимать буквально. И более того: в принципе такое объяснение не так уж далеко от истины. Но почему-то (может быть, потому что оно лежит на поверхности) мне и самому в него не очень охота верить. Какие-то в нем есть лукавство и уклончивость. Так что лучше на этот вопрос вообще ничего не отвечать. Наверно, так будет честнее.

В просьбе этой скромной не откажи мне,
выбери такой поворот лекала,
чтобы от щедрот быстротечной жизни
мне еще хоть что-нибудь перепало.

Чтобы приносила молва-сорока
мне дурные вести свои пореже,
чтобы не бухал каждый день Серега,
чтобы в Тель-Авиве не кис Олежа.

Чтобы не торчала, как гвоздь в подошве,
мысль повсеместном засилье блядства,
чтобы, если можно, прожить подольше,
но и не особо за жизнь цепляться.

Чтобы в небесах распускались птички,
чтобы щебетали в садах цветочки,
чтобы чуть живые мои странички
кто-то пролистал до последней точки.