Песни из альбома «Последние песни»^*

Брассенс и Бернес

История, как известно, не признает сослагательного наклонения, но очень и очень вероятно, что если бы мне в самом начале 70-х годов не посчастливилось услышать песни Брассенса, я бы никогда не начал писать своих. Или в лучшем случае ограничился бы сочинением всяких более или менее необязательных (не столько по содержанию, сколько по моему отношению к ним) песенок на случай, чем время от времени баловался и прежде. Именно Брассенс полностью изменил мое представление о песне как о произведении искусства и заставил по-новому взглянуть на мои предпочтения в этом жанре.

Не то чтобы я до него не знал и не любил песен — наоборот, я с раннего детства знал их без преувеличения сотнями и очень любил. «Любил» даже не то слово — я был просто помешан на песнях. Я не только их много и регулярно слушал и помнил наизусть, мурлыкал вслух или напевал про себя — практически вся моя, с позволения сказать, внутренняя жизнь состояла из этих обрывков музыкальных фраз и поэтических строчек. Но отчасти из-за юношеского недомыслия, отчасти из-за чересчур литературного воспитания я тем не менее подсознательно держал песню за «низкий» жанр, а мысли о травестийности понятий «высокого» и «низкого» в искусстве тогда еще не приходили мне в голову. Как последний дурак, я воображал, что мои представления о прекрасном складываются под воздействием Пушкина и Мандельштама, Моцарта и Скарлатти, а не, скажем, под воздействием песен Бернеса или Демарчик (хотя от последних я зачастую получал едва ли не большее эстетическое наслаждение), тогда как это воздействие было по меньшей мере равноценным. И лишь после знакомства с песнями Брассенса (еще, между прочим, почти не понимая текстов — их главной художественной составляющей) я наконец осознал очевидное: что песня в вершинных своих проявлениях способна создавать (и еще как создает!) катартические ощущения, вполне сравнимые по силе и глубине с классической музыкой и высокой поэзией. И поскольку в то время я по молодости лет имел чрезвычайно далеко идущие творческие амбиции, то мне тогда впервые подумалось, что сочинение песен может при удаче и не унизить моего высокого предназначения.

Пока мотор стучит и ноги носят
и бродят мысли разные в балде,
душа, как ни крути, чего-то просит,
помимо баб, напитков и т. д.
В духовном я не смыслю ни бельмеса,
но знаю, как бедняжку ублажить:
ей только б услыхать Брассенса да Бернеса,
а там, глядишь, и дальше можно жить.

Певцы поют и лабухи играют…
Творить кумиров — боже сохрани!
Певцы, как мы, живут и умирают,
мы только спеть не можем, как они.
На простенький мотивчик три куплета —
и счастлива безродная душа.
И, может, в небесах воздастся им за это,
а может, не воздастся ни шиша.

Мне тоже предстоит довольно скоро
отправиться в те дальние края,
где ждут меня давно и Марк, и Жора —
проверенные старые друзья.
А здесь, на одичавшем белом свете,
как в никуда ушедшее письмо,
останутся мои продвинутые дети
и будут слушать всякое дерьмо.

Давай споем

На примере этой песни особенно хорошо видно, до какой степени аранжировка способна изменить музыкальное содержание произведения и ввести его в совершенно иной стилистический контекст. Неподготовленному слушателю сейчас едва ли придет в голову, что первоначально ее мотивчик представлял собой абсолютно однозначный парафраз знаменитой песни из кинофильма «Семеро смелых» — «Лейся, песня, на просторе» (композитор В. Пушков). Хотя при чуть более детальном рассмотрении мелодическое и гармоническое сходство заметно, как говорится, невооруженным взглядом.

Признаться, этот факт меня никоим образом не смущал — я никогда не считал себя оригинальным композитором и всегда отдавал себе отчет в том, что все мои мелодии в большей или меньшей степени заимствованы. Но в случае с этой песней мне почему-то показалось, что музыкальное решение в духе 30-50-х годов будет немного плоским и поверхностным, и я попросил Костю и Шуру Платонова аранжировать ее в духе битловских мажорных баллад, взяв за основу песню «I will» (прямая цитата из нее недвусмысленно звучит в коде). И ребята, будучи завзятыми битломанами, прекрасно справились с задачей. Пришлось, правда, помимо прочих аранжировочных ухищрений, поменять размер с трехдольного на четырехдольный, капитально засвинговать мелодию и добавить характерные битловские бэки, но получилось, по-моему, очень симпатично.

Давай на все забьем
и что-нибудь споем,
пока не вышли мы в тираж.
И под гитарный стон
мой жидкий козлетон
вернет душе былой кураж.

Давай споем на раз
всю правду без прикрас,
без умолчаний и длиннот,
и будет, сбившись с ног,
мой слабый тенорок
блуждать, как пьяный, мимо нот.

Давай споем — да так,
чтоб было не в напряг
присочинить куплет-другой,
чтоб то и се приплесть,
из кожи вон не лезть,
корпя над каждою строкой.

Споем о прежних днях,
о нас — о старых пнях,
ведь нам уж много не успеть.
Не за горой полста,
и надо попыта-
ться кровь из носа что-то спеть.

Невероятная история о злоключениях Кондрака и задрипницы Клю¹

Не хочу прикидываться простачком — я, конечно, знал и про глокую куздру, и про бармаглота, но никогда не думал, что мне самому приведется сочинить что-нибудь в подобном роде. Мне всегда казалось, что такие вещи, как выражался Вронский, «are not in my line». А вот пришлось. Случилось это так.

Зажигательный мотивчик этой песенки валялся у меня без дела несколько лет, и я не только никак не мог присобачить к нему какой-нибудь подходящий текст, но и вообще плохо себе представлял, о чем он должен быть. По идее, напрашивалось что-то повествовательное и не слишком серьезное, но все варианты, приходившие мне в голову, в силу тех или иных причин меня не устраивали. И я уже совсем было решил похерить эту мелодию и не морочить себе больше голову. Но вот в один прекрасный день я перед возвращением с дачи жены и детей перемывал скопившуюся за неделю необъятную гору грязной посуды и с удивлением обнаружил, что машинально мурлычу себе под нос какие-то несуразные полуприличные словечки, которые даже складываются в некий простенький сюжет. Дальше все уже было делом техники, а ее мне, скажу без ложной скромности, не занимать.

В зырастой простуре
на хлявой мамуре
без дури и хмури
кондрался Кондрак.
Он лындил стрекачку,
трындел шкандыбачку,
и в точку, и в тачку
чулюпил вот так:

Припев:

В глыньде козу дери ёнтыть,
выньде дозаду ядрёнтыть,
спонтыть, етёнтыть, взбутетёнтыть даду.
Гдентыть в глотяру стакантыть,
скемтыть от пуза бухантыть.
В хантыть махантыть на чекалду!

А возле атасни
в глюкавой жопасне
цветила на красне
задрипница Клю.
Пухлявка, смазличка,
птителка и птичка,
глазками стреличка,
задком вертифлю.

Припев.

И в эту шплинтёру
втетемшись до сдёру,
Кондрак с хандопёру
ей зюкнул про шлюп,
но скучка, динамка,
курзюпясь, как блямка,
прохрюндела шамко
ему в перелуп:

Припев:

Хрентыть тебентыть етёнтыть!
Скемтыть хотентыть ядрёнтыть?
Тентыть, плетентыть, импотентыть даду!
Тынтыть — беспонтыть, бездентыть,
янтыть послантыть тебентыть
в хантыть махантыть на чекалду!

И снова в простуре
на хлявой мамуре
с кандрой в чебатуре
кондрает Кондрак.
Он лындит стрекачку,
трындит шкандыбачку,
И в точку, и в тачку
чулюпит вот так:

Припев.

Весенняя элегия

Я льщу себе надеждой, что со временем эту песню будут включать в различные поэтические антологии. Не ввиду каких-то ее экстраординарных художественных достоинств (хотя этого у нее, на мой взгляд, тоже не отнять), а из-за того, что ее текст написан весьма редким для русской просодии поэтическим размером — константным четырехстопным пэоном вторым. Стихотворений, написанных таким размером, в русской поэзии едва ли наберется десятка два, да и те надо долго и мучительно отыскивать в собраниях сочинений поэтов третьего или четвертого ряда. Навскидку в голову приходит только мятлевское:

Фонарики-сударики, горят себе горят,
А видели ль, не видели ль — того не говорят.

А тут ничего искать не надо — берите и пользуйтесь, дорогие товарищи стиховеды!

При этом хотелось бы отметить, что само стихотворение вовсе не производит впечатления какой-то версификационной эквилибристики, а читается абсолютно легко и естественно. Это ли не показатель мастерства?

В столице нашей родины весна настала снова,
а я, часам к двенадцати проснувшись с похмела,
под гнетом мрачных помыслов о бренности земного
брожу весь день по комнате в чем мама родила.
Я думаю о юности, что быстро отзвенела,
оглядываюсь с ужасом на свой духовный путь
и в приступах рефлексии чешу остервенело
лысеющий затылок и седеющую грудь.

И здесь я смалодушничал, и там недоработал,
и этого не создал, и того не завершил,
где недопил что должен был, где выжрал лишний ботл,
не с тем водил компанию, не с тою согрешил.
С подобными признаньями не выступишь публично —
кому, сказать по совести, теперь нужны они,
когда ты в одиночестве скребешь меланхолично
зудящие подмышки и свербящие ступни?

В тоске себе я режу правду-матку прямо в рыло,
мол, голос мой негромок, да и дар весьма убог.
Не то чтоб жизнь совсем была бесплодна и бескрыла,
но хвастать в ней особенно мне нечем, видит Бог.
Давным-давно не пишутся ни музыка, ни проза,
источник вдохновения стремительно иссяк,
угасла тяга к творчеству и вследствие артроза
приходится чесать уже спинозу о косяк.

За окнами апрель в ширинку дует оголтело,
душа, как крыса, мечется, свободна и пуста.
И чешется немыслимо мое большое тело,
включая даже самые интимные места.
А ближние безжалостны — им только бы глумиться.
И каждый, возомнив себя всезнающим врачом,
цинично мне советует, что надо чаще мыться,
но я не верю циникам — мытье здесь ни при чем.

Эта песня

Хотите верьте, хотите нет, но есть в природе такие ненормальные, которые включали эту песню в разные списки лучших песен века, любимых песен десятилетия и так далее. Конечно, это большая честь и всегда сладко щекочет авторское самолюбие, но, с другой стороны, мы же не дети и знаем, что все эти списки гроша ломаного не стоят. Более того: если взглянуть на вещи непредвзято, попадание в такие списки, как правило, характеризует произведение не с лучшей стороны. Почему? Ну хотя бы потому, что у по-настоящему взыскательных ценителей прекрасного хватает благоразумия и такта никогда таких списков не составлять. А если песня нравится не слишком взыскательным ценителям, значит, в ней есть какая-то червоточинка. Хотя в этой песне, я ее, честно говоря, не вижу. По-моему, в целом неплохая песенка получилась. Душевная. Так за что ж ее в списки?

Я не буду особо вдаваться в детали,
но скажу напрямик, чтобы каждый понял:
от ногтей молодых до седых гениталий
я всю жизнь к этой песне слова сочинял.

Развлекаясь пивком иль картежной игрою,
опускаясь в забой иль вставая к станку,
выходя ль по нужде предрассветной порою,
я в уме шлифовал за строкою строку.

В дни суровых невзгод и лихих испытаний,
в годы тяжких раздумий о судьбах страны,
на любимой жене и на грязной путане
эти звучные рифмы я пек как блины.

Раздолбай и сачок, пустозвон и счастливчик,
я пахал над собой, как последняя тварь,
чтобы в этот впихнуть неотвязный мотивчик
свой не слишком большой, но отвязный словарь.

И когда я отмучусь с куплетом финальным,
то нехай кореша, не жалея хлебал,
эту песню споют за столом поминальным —
я, по правде, ее для того и склепал.

Пусть споют от души, с хрипотой и с надсадом,
и тогда моя жизнь среди пьяных рулад
пролетит над столом, словно птица над садом,
и уткнется в рефрен, словно мордой в салат.

Гоп со смыком²

Что и говорить, песенка, конечно, получилась значительно более хулиганская, чем предполагалось. А ведь ее изначальный замысел был совсем другим. Я как всегда полез в бутылку, и мне захотелось доказать (главным образом, самому себе), что, приложив известное умение и старание, хорошую песню можно написать даже в одиозной и абсолютно мне неблизкой (что бы ни говорили некоторые критики) эстетике русского шансона. Но, к сожалению, эксперимент получился некорректным. В процессе работы я по своему обыкновению увлекся всякими дурацкими хохмами и макароническими шуточками, совершенно забыв о том, что жанр русского шансона тяготеет преимущественно к душераздирающей мелодраме и что любая ирония и особенно самоирония ему глубоко чужды и даже антагонистичны.

В результате, как это со мной часто случается, я оказался между двух стульев. Не склонные к синкретизму любители шансона, естественно, не приняли эту песню за свою, а хулители — наоборот, сочли чересчур шансонной. Причем, и те, и другие яростно обвиняли и саму песню, и ее автора в пошлости и дурновкусии. Впрочем, к этим обвинениям я уже давно привык относиться как к неизбежным издержкам ремесла.

Жил на Лихоборах ³Гоп со смыком,
славился своим огромным приком⁴
Девки, жены и бабули —
все, кто хочет, чтоб им вдули,
бегали на флэт⁵
к нему за втыком.

Как-то на трамвайной остановке
встретил он Тамарку с Рычаговки.
Как увидел он Тамарку —
все приличия насмарку
лопнула зипуха на морковке.

Плакались мужья ментам поганым:
«Чтоб не ставил больше он рога нам,
пусть он, гад, свою редиску
сдаст в райкоме под расписку
вместе с партбилетом и наганом».

Как-то раз пошел он в понедельник
покупать штаны себе и тельник.
Сунул сдуру кобелина
две ноги в одну штанину,
а в другую — свой большой затейник.

Замерло все Коптево, когда он,
впав на перекрестке в страшный даун,
размечтался о высоком
и своим могучим коком⁶
перекрыл движенье, как шлагбаум.

Помнится, на речку Лихоборку
со шпаной пошел он на разборку.
Показал свою стволину,
да не всю, а половину —
и шпана сейчас же руки в горку.

Жил на Лихоборах Гоп со смыком,
славился своим огромным приком.
Он гулял по Лихоборам
со своим большим прибором,
весел духом, но печален ликом.

Соседка

Не в добрый час я, прельстившись симпатичным созвучием, употребил в этой песенке редкое и красивое слово «зегзица». Хорошо было Мандельштаму, Пастернаку Тарковскому и другим поэтам первого ряда — небось к ним читатели не приставали с вопросом, что оно значит. Меня же потянули на цугундер после самого первого исполнения. А я, надо сказать, представлял себе это довольно смутно. То есть я, конечно, помнил в общих чертах из «Слова о полку Игореве», что Ярославна «зегзицею незнаема рано кычеть», но кто такая эта зегзица, никогда не задумывался и толком не знал. Вроде бы кукушка. А может, и другая какая птица.

Пришлось разбираться. Но при детальном изучении вопроса оказалось, что у ученых на этот предмет существуют, как водится, разные мнения. Ортодоксы считают, что это таки да кукушка, но есть и смелые новаторские предположения, что это чайка или даже чибис. А в самых дерзких революционных исследованиях утверждается, что это вариант произнесения старого русского слова «пигалица». В общем, никакой ясности в этом деле нет, и что я должен объяснять дотошным слушателям — совершенно непонятно.

У того ли косогора, у того ль ручья,
у того ли перелеска, у того ль пруда —
там жила-была соседка неизвестно чья,
не расскажешь для чего и не поймешь когда.

Кривобокая избушка, крыша — решето.
На окошке две гераньки, за окошком — мрак.
А ночами приходил к ней неизвестно кто
и они друг с другом спали непонятно как.

И была у них любовь — ну не разлей-вода,
но однажды ради грамотных сюжетных схем
он собрался и уехал — не сказал куда,
непонятно за каким и неизвестно с кем.

С той поры, присев к окошку зимним вечерком,
знай, твердит она геранькам о своей беде:
«Я грущу здесь, как зегзица, не поймешь о ком,
а его, засранца, носит неизвестно где!»

Облетает позолота рукотворных драм,
осыпается листва нерукотворных лет,
ходит жалость-замарашка по чужим дворам,
да двурушница насмешка ковыляет вслед.

Тонкий шрам на любимой попе

Помнится, в чьих-то воспоминаниях я читал, какой душевный подъем испытывал В. Высоцкий, когда шел по улице и изо всех окон неслись его песни. Не знаю… У меня, понятное дело, не было и не могло быть подобного опыта, но когда однажды я зашел в супермаркет около своего дома и услыхал, что там звучит «Тонкий шрам» (разумеется, в исполнении А. Макаревича и Оркестра креольского танго), первым моим желанием было поскорей смыться.

Не то чтобы меня огорчил этот несомненный показатель популярности, но мне стало как-то не по себе. Я вспомнил, как трудно сочинялась эта незатейливая песенка, как я мучительно подыскивал каждое слово и каждую ноту. И вот теперь под ее звуки люди безучастно покупают пиво и колбасу, вместо того чтобы остановиться и по достоинству оценить и просмаковать ее изысканную мелодию и остроумный текст.

В общем, это все глупости, конечно. Но мне все равно трудно смириться с тем, что музыка в наши дни понемногу становится фоном. И это еще в лучшем случае…

Есть у популярности этой песни и еще один не слишком приятный для меня аспект. Если раньше мое скромное имя вообще мало кто слыхал, то теперь оно стало ассоциироваться исключительно с ней. Честно говоря, не знаю, что лучше. «Кто такой Марк Фрейдкин?» — «А, это автор «Тонкого шрама». Такая идентификация мне кажется несправедливой и даже отчасти обидной. Без сомнения, «Шрам» — очень симпатичная песенка, но, честное слово, я имею небезосновательные, как мне кажется, резоны считать, что у меня есть вещи и поинтересней.

И вот стал я эту песню недолюбливать. Вплоть до того, что всегда отказывался исполнять ее на концертах. Хотя сама по себе она ни в чем не виновата.

Если кой-какими частностями пренебречь,
мне нельзя моей подругой не гордиться:
грациозная походка, культурная речь
и прелестный шрам на левой ягодице.
На него лишь взгляну и схожу с ума,
начинает сердце блаженно екать.
Жаль, не можешь этот шрам ты увидеть сама,
а, казалось бы, он близок, словно локоть.

Припев:

Я увяз, как пчела в сиропе,
и не выбраться мне уже.
Тонкий шрам на твоей круглой попе —
рваная рана в моей душе.

Посреди житейских смут я б, как лютик, засох,
я судьбою был бы загнан, как борзая,
если б столько не провел незабвенных часов,
созерцая этот шрам и осязая.
Хоть, возможно, в мятежном моем мозгу
без него была картина мира проще б,
ведь теперь уже и сам я понять не могу,
как милей он мне: на вид или на ощупь.

Припев.

Если б можно было жизнь мне с начала начать,
если б можно было заново родиться,
я бы, словно ненормальный, влюбился опять
в этот шрам на твоей левой ягодице.
И пускай без умолку мы все кричим,
что высокий идеал давно развенчан,
шрам на морде — украшение грубых мужчин,
шрам на попе — украшение нежных женщин.

Припев.

А где же моя маленькая птичка поранила свою маленькую попку? Однажды она пошла мыться в ванну. (Вся в сиропе, мама, вся в сиропе!) Разбилась ванна, мама, разбилась вдребезги, и острые осклолки вонзились в нежную кожу! Какой ужас! (Не то слово, мама!) Какое горе! (Не то слово!)

Крошка Ва

В отличие от подавляющего большинства героев моих песен Крошка Ва — это, к счастью, вымышленный персонаж. Да и сама песня не носит автобиографического характера. Это, скорей, своего рода компиляция из нескольких сюжетов моей жизни.

Что же касается ее отчасти шокирующей концовки, то она вызвала у слушателей противоречивые оценки. Одни увидели в ней «последнюю прямоту» и беспощадную искренность. Другие, напротив, расценили ее как проявление в лучшем случае дешевого эпатажа, а в худшем — запредельного цинизма. Дума, что и те, и другие слегка перегибают палку. Нет здесь никакой «последней прямоты» и уж тем более — цинизма. Это, в сущности, обыкновенный троп, поэтический прием, употребленный для достижения определенного художественного эффекта. И похоже, употребленный удачно, потому что этого эффекта, кажется, удалось достичь.

На днях звонил мне старый друг,
с похмелья мятый, как труха,
и я узнал из третьих рук,
что крошка Ва совсем плоха.
Он долго мямлил что и как,
Но под конец не стал скрывать,
что, вероятно, это рак
и ей, скорей всего, не встать.

Я был зеленым, как трава,
году так в шестьдесят седьмом
и от любви к той крошке Ва
едва не двинулся умом.
Глазами влажными блестя,
неуловима и нежна,
порой и тридцать лет спустя
приходит в снах ко мне она.

Купив цветы и шоколад,
поперся я в больницу к ней —
сгорал, как спичка, прежний взгляд
среди холодных простыней.
Но если без обиняков,
то, откровенно говоря,
помимо песен и стихов
мне все давно до фонаря.

American woman⁷

Если бы где-нибудь в конце 70-х годов кто-то предположил, что наш Шурик женится на американке и уедет жить в США, над горе-предсказателем, наверно, долго бы смеялись. А между тем волею судеб именно так и произошло: лет двадцать спустя Шурик вступил в брак с американской подданной Джуди Аугсбургер и сейчас благоденствует с ней под солнцем знойной Калифорнии.

Песня же была написана в самом начале их совместной жизни, причем инициатором ее написания выступил сам Шура. Он сочинил симпатичный рок-н-ролльный мотивчик и попросил меня написать текст, который, надо сказать, у меня долго не вытанцовывался, во многом потому что рок-н-ролл, положа руку на сердце, — все-таки не мой жанр. Но в конце концов я его осилил, и получилось вроде бы не так плохо.

Я так устал от русских дам
к тридцати годам,
что порешил я с ними впредь
дела не иметь.
Дарить им тряпки haute couture —
не напасешь купюр,
а утолять их плотский пыл
больше нету сил.

I want an American Woman,
a cool American Woman.

От русских баб в душе разлад,
в голове угар,
с курящих губ несется мат
или перегар.
Им не понять, как я палим
огнем духовных нужд,
здоровый образ жизни им
от природы чужд.

I`ve got an American Woman,
a cool and sweet American Woman.

She`s looking good, she treats me right,
she’s always doing well.
When she`s beside me I’ve got the might
to go down to hell.
She`s working hard, she earns a lot,
and she’s a cooking whizz.
She’ll never give up what she’s got.
Yeah, I`m happy with

ooh, an American Woman.
I love an American Woman!⁸

Песня про жопу

Перед тем как исполнить эту вещицу в концерте, я обычно рассказываю довольно дурацкую байку о том, что песня была написана в те дни, когда у нас в стране проходил конкурс на государственный гимн, и что я якобы отправил ее на этот конкурс, но, разумеется, получил отказ. Хотя по своим художественным достоинствам эта песня бесспорно превосходит то, что было принято и что мы имеем в этом качестве сегодня.

К счастью, в зале, как правило, сидят адекватные люди, которые понимают шутки. Как-то раз, впрочем, нашелся один чересчур пламенный патриот, который, услыхав слова «государственный гимн» в неподобающем контексте, встал и гордо вышел из зала. Но это был, кажется, единственный случай.

Я хочу сейчас сказать не об этом. Я хочу сказать о том, что эта песня, если внимательно к ней приглядеться и глубже вникнуть в ее, казалось бы, незамысловатый текст, и вправду может в какой-то мере претендовать на звание гимна нашей несчастной страны. Во всяком случае, нечто подобное я имел в виду, когда ее сочинял. И если во мне есть что-то, хотя бы отдаленно напоминающее патриотизм, то проявить его я могу только таким способом.

Когда то того, то другого нехватка,
и дело — ни взад, ни вперед,
и мысль об ущербности миропорядка
уснуть по ночам не дает,
то что остается еще мизантропу,
как вытереть слезы с лица
и старую добрую песню про жопу
с начала пропеть до конца?

Теперь, к сожаленью, не вспомнить, хоть тресни,
кем был сей шедевр сочинен.
Слова и мотив этой авторской песни
известны с древнейших времен.
Сам Ной-прародитель, готовясь к потопу
и ладя из досок ковчег,
певал за работой ту песню про жопу,
а был ведь святой человек.

Процесс исторический шел непреложно,
как через пустыню верблюд.
Проклятая знать угнетала безбожно
бесправный трудящийся люд.
Но, дух веселя и царю, и холопу,
в сердцах и на стогнах звеня,
брела по земле эта песня про жопу
и вот добрела до меня.

Я жизни своей сокровенную драму
сегодня на свет извлеку:
не слишком приветлива родина-мама
к погрязшему в рифмах сынку.
Но ты до сих пор не отъехал в Европу,
а знаешь, дружок, почему?
Там старая песня про русскую жопу
сто лет не нужна никому.

Пусть стынут кровя в склеротических венах,
и пыль облетает с ушей,
пусть больше уж нет прежней гибкости в членах
и прежнего пыла — в душе,
пусть от постоянного стеба и трепа
до дыр уже стерлась губа,
но если звучит наша песня про жопу,
то дело еще не труба!