Дело о тридцати рублях

В начале осени 1975 года мы с Костей проснулись в квартире, которую я снимал в незаселенном доме на улице Коненкова — в самом сердце тогда еще только строившегося микрорайона Бибирево. Квартира, по меткому выражению Осипа Эмильевича, была тиха, как бумага, и ее меблировка отличалась образцовым аскетизмом. В углах лежали два поролоновых матраса, на каковых и провели ночь герои данного художественного произведения, на полу посреди комнаты валялась пыльная скатерть, заваленная моими рукописями и черновиками, на двери висели плечики с кое-какой одежкой. Больше в комнате не было ничего.

Значительно богаче была обставлена кухня. Там стояли прислоненный к стене трехногий стол, два стула и маленький холодильник «Морозко» — все, принесенное с ближайшей свалки. Холодильник, впрочем, не работал и использовался просто как тумбочка или при необходимости как табуретка. А на подоконнике отсвечивал красным кожзаменителем несомненный атрибут роскоши и красивой жизни — проигрыватель «Концертный». О нем-то у нас и пойдет речь.

Ополоснув морды и справив нужды, мы с Костей выползли на кухню. Я поставил чайник, а Костя включил упомянутый проигрыватель. Раздались переборы двенадцатиструнной гитарки, и слегка гнусавый голос Пола Саймона запел: «I am just a poor boy. Though my story’s seldom told, I have squandered my resistance for a pocketful of mumbles…»

— Блядь! — сказал я. — Мне ж его сегодня надо в прокат вернуть. Срок кончается. Сейчас чайку попьем и сходим — тут недалеко.
— Да ну его в жопу! — сказал Костя. — Нас Фрося на обед звала, а тут переться куда-то с самого ранья.

Времени между тем было часов двенадцать. А Фросей мы звали нашу французскую подружку Франсуазу — собирательницу и неподражаемую исполнительницу матерных частушек. Когда эта длинноволосая красотка, закатив огромные мечтательные глаза, начинала тоненьким голосом и с мягким акцентом выводить:

На больоте за рьекой
Сльишно утки крьякают.
Парьень дьевушку ебьет —
Только сьерьги брьякают —

слушатели начинали буквально кататься по полу.

— Ты, Костя, натурально, не понимаешь, — сказал я, — мне ж за него должны трешку залога отдать. Как раз на пару сухого, чтоб не пустыми к Фросе идти. А не сдам вовремя, пени начислят, замучаешься потом платить.

В общем, попили мы чайку без сахара, захватили нашего «Концертного» и почапали.

А выглядели мы, надо сказать, довольно экстравагантно. На мне были тренировочные штаны, тельняшка с разорванным воротом, который маскировала густая нечесаная борода, и домотканая коричневая курточка из коровьей шкуры. Ее мне когда-то подарил в Северной Осетии один местный житель. Сначала он хотел меня зарезать, за то что я помешал ему вступить в интимную связь с какой-то приезжей гражданкой, но потом передумал и в знак расположения подарил эту курточку.

Костя смотрелся не так экзотично, но тоже достаточно стильно. Он был в узеньких джинсах отечественного производства, в полукедах на босу ногу и в линялой майке неопределенного цвета, собственноручно разрисованной всякой битловской символикой.

Пришли мы к пункту проката часа в два — как раз к началу обеденного перерыва. Идти туда было действительно недалеко, но на этом недолгом пути повстречался стоячий пивняк, что, естественно, нас немного задержало.

Когда до Кости, юноши невероятно импульсивного и нетерпеливого, дошло, что нам тут куковать целый час, он сперва грубо выругался, а потом предложил пойти на обед к Франсуазе вместе с проигрывателем. Но я, зная по опыту, на сколько дней может затянуться этот обед и чем он может окончиться, такое предложение отверг. Еще через полчаса Костя предложил уйти, оставив «Концертного» на крыльце пункта проката, и хрен с ней с трешкой. Но и эта идея не встретила моей поддержки.

— Ты недооцениваешь советских людей, — сказал я ему. — Мы и на сто шагов не отойдем, как его спиздят.

В три часа пункт наконец открылся, и мы с Костей ворвались туда, как солдаты в захваченную крепость.

— Вот, — сказал я миловидной приемщице, ставя проигрыватель на ее стол, — сдаю точно в назначенный срок. Получите — распишитесь.
— Ох, ребята, вы такие молодцы, что вовремя сдаете, — затараторила приемщица. — А то люди месяцами держат, а нам потом докладные пиши, судись с ними, пени собирай. Держите ваши три рубля…

Тут ее монолог был прерван сиплым женским ревом откуда-то из глубины помещения:

— Танька, сучка, иди сюда, тебя опять к телефону!
— Подождите минуточку, ребята, — ласково улыбнулась приемщица, — сейчас вернусь и выпишу вам квитанцию.

Прошло пять минут. Потом десять. К двадцатой минуте Костино терпение лопнуло.

— Да ну их в жопу! — сказал он. — Ты проигрыватель сдал? Сдал! Залог получил? Получил! На хрена тебе эта квитанция? Пошли, жрать хочется, сил нет!

Тут уж мне было нечего возразить.

— В жопу так в жопу, — согласился я, и мы отправились к Франсуазе.

Не стану описывать обед у нашей французской подружки, поскольку это увело бы повествование слишком далеко в сторону. Скажу только, что продолжался он, как я и предполагал, несколько дней и финишировал совсем не там, где стартовал.

Но история с проигрывателем на этом не закончилась, а, можно сказать, только началась.

Примерно месяц спустя я не помню уже зачем заехал к отцу (где был прописан, но давно не жил), и он после того, как по своему обыкновению дал крайне уничижительные характеристики моих умственных способностей, деловых качеств и морального облика, ехидно заметил: «Тут тебе письмецо пришло из Мосгорбытпроката. Не иначе что-то хорошее пишут». «Интересно, что они могут мне писать? — подумал я. — Наверно, хотят выразить благодарность за своевременно сданный проигрыватель».

Но это была вовсе не благодарность. Дословно текст письма я сейчас, конечно, не воспроизведу, но говорилось в нем о том, что от меня требуют в кратчайший срок вернуть взятый напрокат проигрыватель «Концертный» (инвентарный номер такой-то) и уплатить пени за просрочку. В противном случае они будут вынуждены обратиться в суд.

Я, конечно, удивился, но особого значения письму не придал. Ну ошибочка там у них какая-то вышла. Разберутся. В общем, выкинул я к свиньям собачьим это письмо и забыл про него. Жизнь у меня тогда шла веселая, предельно насыщенная — не до того было.

Однако еще месяц спустя звоню я отцу, а он мне говорит: «Допрыгался, гондон! Тебе повестка в суд пришла. Явиться такого-то числа к восьми утра в Мещанский районный суд в качестве ответчика по иску Мосгобытпроката. Передачи носить тебе не буду, так и знай!»

«Ну дела, — думаю. — Ведь сдал я им их сраный проигрыватель. Так чего же эти аферисты из-под меня хотят!»

Прихожу к Косте и говорю:

— Пойдем со мной в суд, свидетелем будешь.
— Да ну его в жопу! — отвечает Костя. — Делать мне нечего — по судам таскаться. Тем более к восьми утра…
— Надо, Костя! Ты мне друг или портянка?

Словом, пришли мы суд. Зачитывают нам заявление истца: «Фрейдкин Марк Иехиельевич, такого-то года рождения, проживающий там-то, такого-то числа взял в пункте проката номер такой-то проигрыватель „Концертный“, инвентарный номер такой-то. Указанный проигрыватель в срок не вернул, на официальное письмо не ответил. Требуем взыскать стоимость проигрывателя (30 рублей), пени за просрочку возврата (15 рублей с копейками), а также судебные издержки».

Я говорю:

— Это наглая ложь и клевета! Я сдал проигрыватель точно в указанный срок.

А представитель истца, потертый хмырь в костюме с галстуком, мне отвечает:

— В таком случае у вас должна быть соответствующая квитанция, которую вы обязаны хранить в течение пяти лет. Есть у вас такая квитанция?

Я говорю:

— Такой квитанции у меня нет, я ее вообще не брал, потому что приемщица ушла разговаривать по телефону, а я торопился.
— Торопился он… — говорит хмырь. — Видали мы этих торопыг…
— Зато, — отвечаю, — у меня есть свидетели. Вызовите приемщицу, которая работала в тот день, она подтвердит мои слова.
— Эта приемщица у нас больше не работает, и найти ее не представляется возможным, — говорит хмырь.
— А у меня есть еще один свидетель, — отвечаю я и указываю на Костю. — Вот мой товарищ, который был со мной, и он тоже может все подтвердить.
— Видали мы этих свидетелей… — говорит хмырь. — Да я таких хануриков из винного отдела десяток приведу. Они за рупь что хочешь подтвердят.

Тут Костя взъелся:

— Что значит «хануриков»? Я, между прочим, студент филологического факультета Московского государственного педагогического института имени Ленина.
— Видали мы этих студентов… — говорит хмырь.

В общем, что тут рассказывать… Правда всегда на эшафоте, а кривда на престоле. Впаяли мне по полной — и стоимость платить, и пени, и судебные издержки. И можете, говорят, в двухнедельный срок обжаловать это решение в суде следующей инстанции.

Очень меня это возмутило. Не то чтобы я денег пожалел (тем более что их у меня все равно не было), но, согласитесь, какова несправедливость! Я сдал проигрыватель точно в срок, я битый час на голодный желудок ждал, пока кончится обеденный перерыв, — и вот награда за мою добросовестность! И решил я для удовлетворения нравственного чувства и во имя попранного правосознания действительно обжаловать это вопиющее решение, хотя совершенно не представлял себе, как делаются такие дела. Но тут я очень вовремя вспомнил, что у меня имеется дальняя родственница — двоюродная сестра второго гражданского мужа старшей сестры моего отца, — которая была адвокатом по жилищным вопросам. Я смотался к ней в Ростокино, и она составила мне кассационную жалобу на шести страницах, каковую я лично отвез в Московский городской суд.

К жалобе прилагались также свидетельские показания Кости, лично записанные им и, безусловно, представлявшие самостоятельную художественную ценность. К сожалению, они не сохранились. Это были абсолютно правдивые показания — в них он только единожды погрешил против истины, упомянув от греха подальше, что торопился не на трехдневную пьянку с французской подданной, а на комсомольское собрание в свой институт.

Заседание Мосгорсуда состоялось уже ближе к Новому году, и, отправляясь туда, я ни в коей мере не рассчитывал на благоприятный исход. Но к моему искреннему удивлению оно продолжалось буквально пять минут и завершилось полным триумфом. Решение предыдущей инстанции было отменено, я был оправдан по всем пунктам и судебные издержки возложены на истца. Впрочем, представитель истца — тот самый потертый хмырь в галстуке — заявил, что они этого так не оставят, что они не допустят безнаказанного расхищения социалистической собственности и не позволят, чтобы всякие подозрительные захребетники без определенных занятий жировали за счет общества. «Мы, несомненно, будем обжаловать это решение в Верховном суде!» — закончил он и гордо вышел из зала заседаний.

Честно говоря, я не воспринял всерьез его слова. У меня не укладывалось в голове, что Верховный суд будет рассматривать дело о тридцати рублях. Однако скорое будущее показало, насколько жестоко я заблуждался. Еще весна, как говорится, не задула в ширинку, а неумолимая почта принесла мне приглашение на заседание Верховного суда.

Но я уже малость остыл к этому делу. «Да ну их в жопу!» — подумал я и на заседание не пошел. Проигрыватель я сдал, совесть моя перед богом и людьми чиста, а они там пусть что хотят решают и постанавливают.

И они решили.

Четырнадцатого апреля 1976 года, непосредственно в день моего рождения, на квартиру отца явились судебные исполнители в количестве трех человек с целью описать мое имущество, но ввиду полного отсутствия такового были вынуждены ретироваться несолоно хлебавши. Не было у меня в те годы никакого имущества. Собственно, его у меня и сейчас ненамного больше. I am just a poor boy. Though my story’s seldom told…