Из цикла «Письма в Крым»

Эпиграф

В истории с детством, разыгранным в пух,
В страницах, попорченных влагой,
Я выберу сердце, смешное на слух,
Но полное сном и отвагой.

И сонные, словно запущенный сад,
Я вспомню его разночтенья
В постели, где плачут, и в доме, где спят
Тела, междометья и тени.

И сердце – из всех отраженных ветвей,
Из сонного кружева речи –
Качнется, смеясь над болезнью своей,
Которой ничто не излечит.

Письмо первое

Глядя на цветущий палисадник,
Полусонный, как воспоминанье,
Из последних сил я врать стараюсь,
Из последних сил ищу надежду
Там, где нет ее, – в кустах жасмина,
В мокрых листьях, в выцветших качелях,
В тех словах, что, пролетая мимо,
Забывают, где они летели;
В ожиданье писем, в исправленье
Стиля, в синтаксических промашках,
В малодушье, в просьбах о прощенье,
В голубях, натяжках и ромашках;
В доме, где тоска глядит с балкона
И себя в себе не различает,
И в смятенье ходит по знакомым,
И везде смеется и скучает;
В памяти, размытой, как аллея
Лип напрасных в сумерках дождливых
(Сколько слез я пролил вместе с нею
В этих липах, сумерках и ивах!), –
Словом, там, мой друг, куда укажет
Одиночество, куда направит
Неприкаянность, где ночь размажет
Время, где безвременье слукавит,
Где забудет стыд свои причины,
Где раскаянье утратит цену,
Где чужая радость смотрит в спину
Молодости, канувшей со сцены.
И ни в чем, мой друг, не видно проку.
Боже мой, как мы живем бездарно!

Письмо второе (Воспоминанье)

На прозрачной паутине
Вязнет сонная латынь.
Сердце снится по-латыни
Ярким бликам золотым.
В доме пусто, в доме сонно.
От простого унисона
Сна и сонного искусства
Время тает, словно дым.

Стиль и слог меняют кожу.
В сонном солнечном тепле
Снятся зеркалу в прихожей
Безделушки на столе.
Ах, они вздыхают еле
(Bagatelles, bagatelles!) –
Три осыпанных бутона
С детской грустью на челе.

Посреди латинской речи,
Не любившей никого,
Дремлет стих в шерсти овечьей,
Звезды смотрят на него.
И в опрятном сне домашнем,
Сне сегодняшнем, вчерашнем
Снится сну воспоминанье –
Сердце, помнишь ли его?

(...Теплый хмель обдует душу,
Тянет музыку наружу,
Память льется, как вино,
На диван, на стол, на кресло
Так красиво, так известно,
Так смешно, смешно, смешно...)

Кто узнает, где на свете
И в каком печальном сне
Снились сны дневные эти
Сердцу, спящему во мне?
Сердцу спящему, пустому,
Не приученному к дому,
Нераскаянному сердцу,
Одинокому вполне.

Письмо третье

Где ночь горевала о жизни начальной
И церковь с зеленой своей колокольней
Еще улыбалась, как воздух опальный,
Как голос далекий, как ветер окольный;
Где зелень и призрачность нашего быта,
И сырость, и запах известки и мела
Твердили одно: это время размыто,
Но боль отстоялась и горечь осела.
И то, что дне недоступно для глаз,
Тоскует, томит и смиряется в нас.

Послушай, когда неподвластное пламя
Нас гонит и бьет, и без капли притворства
Мы в страхе лицо закрываем руками,
Не смея и думать о противоборстве,
Когда, как звезда на обочине лета,
Как влажная тьма над бескрылым сужденьем,
Встает одиночество, чуждое света
И полное только тоской и смиреньем, –
Тогда оглядись, и увидишь во всем,
Как жизнь растворяется в сердце своем.

И в некое время в потемки забредший
Рассудок застигнет себя, словно вора,
И пух тополиный, как смех сумасшедший,
Заполнит пространство и время раздора
С собой, и сквозь слезы едва узнавая
Себя, и сквозь слезы не видя дороги
И цели, и все же сквозь слезы шагая,
Пока еще держат и движутся ноги,
Одни мы бредем через горечь и тьму
В изгнанье, неведомое никому.

Письмо четвертое

Во флигеле ветхом окно отворив,
Я вижу, как свежесть ночная
Скользит по отцветшим вишневым кустам
И в изнеможении падает там,
Где я ее больше не знаю.

Я встану в дверях, я еще улыбнусь,
Я воздухом зябким умоюсь.
Я больше сюда никогда не вернусь,
Я тоже изгнанник и жизнью клянусь,
Что в памяти я не освоюсь.

Давайте ж прощаться, года нищеты,
Отчаянья, счастья и боли!
Вы кровью увядшей во мне разлиты,
И ты, моя горькая юность, и ты,
Прощай – мы не свидимся боле!

На всех перепутьях надежд и невзгод,
На голых дорогах изгнанья
Нам встреча заказана. Кто назовет
По имени эту тоску и разброд,
И сладость, и гнет расставанья!

Но все же прощай. Я не выберу путь,
Ведущий к такому смиренью,
Что путник во мгле и в тумане по грудь
Сквозь ложь и безверье увидит и суть,
И смысл своего отчужденья.

Все кончено. Сад, обступающий тьму,
И тьма, не простившая сада,
Уже голубели, и по одному
Кусты просыпались во влажному дыму,
И утро сводило сомненья к тому,
Что выбора нет и не надо.