Шесть стихотворений

Жизнеописание на вершине холма

Словно жизнь, что навеки из глаз пропадает,
И уходит за сердцем, и бедствует с ним
По дорогам пустынным, где только одним
Воробьям и воронам простора хватает,
Где, как спелая рана, судьба расцветает,
Наклоняясь над мертвым ребенком своим,

Где смыкаются ветви над прошлым, где в груде
Палых листьев осенних была сожжена,
И тоской нескончаемой, мукой без сна,
Ожиданьем, горящим, как горло в простуде,
Возвращалась утрата – но чуда не будет,
И надежда бессмысленна и не нужна.

Так и жили мы. Время кружилось над нами
Бесполезной сумятицей, скомканным сном,
Разговорами с детством, бог знает о чем,
Рассыпающимися в ничто именами –
И во всей этой смуте, во всем этом хламе
Всякий выход заведомо был обречен.

Всякий шаг был трагедией. Всякое слово
Отзывалось отчаяньем. Ум погибал
В изнурительной схватке с собою – он знал,
Что не сможет себя одолеть, что без крова
Оставляет и жизнь, и свободу, но снова
Устремлялся в сраженье и смерти искал.

Но напрасен был бой и не мог быть украшен
Ни победой, ни смертью. Бескровная тьма
Отрицанья твердила, спускаясь с холма,
Что победы не будет ни вашим, ни нашим.
Что же может быть горше? – он знал, что бесстрашен,
Но бессилен, и это сводило с ума.

Отчаянье

Он смотрит на эти кусты у оврага
И сам удивляется, как далеко
Разносится шорох от каждого шага
По голому склону, как дышит легко
Продрогшее зренье, хоть, кажется, нечем
И незачем видеть теперь, когда весь
Охвачен рассудок и воздух расцвечен
Последним отчаяньем, мыслимым здесь.
Он смотрит. Он знает, что лучше б не надо,
Но все-таки смотрит до ряби в глазах
На праздник тщеты, на цветенье распада,
На листья, разбросанные в небесах.
Он смотрит и дальше – поверх облетевших
Кустов, упираясь зрачками во тьму
Сомнений и страхов, так долго болевших,
Что пульс этой боли стал внятен ему.
Он смотрит спокойно. Он знает: другого
Ему не увидеть – отныне и впредь
Он будет смотреть, улыбаться, и снова
Брести по оврагу, и снова смотреть.
Смотреть – и не ждать, и не звать утешенья,
Смотреть неотрывно, смотреть без конца,
Беспечно смотреть на свое униженье,
Не плача и не закрывая лица.

Безверье

Ты живешь, как воздух зачумленный,
Как озноб в крови, как бред бессонный,
Как живая боль внутри себя.
Твой ночлег стоит, как дом сожженный,
И никто не выдержит тебя.

Разрывая ночи сердцевину,
Ты летишь из тьмы, как выстрел в спину,
Догоняешь, дышишь за плечом,
И сгорает счастья паутина
Под твоим безжалостным лучом.

Это ты, когда к твоей ограде
Жизнь приходит клянчить Христа ради,
Шепчешь «нет» униженным мольбам.
И дрожит у жизни смерть во взгляде,
Словно мысль, неведомая нам.

Над надеждой нашей небогатой
Ты летишь насмешкою крылатой,
Зная все, не веря ничему,
Чтоб от правоты твоей проклятой
Не было спасения уму.

И спасенья нет...

Неоконченное жизнеописание в ночном доме

Как ночь блестит из всех углов,
Как утро гасит свет,
Как память тянется на зов,
Но убегает вспять,
Так начинается рассказ,
В котором правды нет
И только страх глядит из глаз,
Уставших голодать.

Уставших видеть день за днем
Свой сон о временах,
Когда хозяйка входит в дом
И, двери отворив,
Уводит нас в неясный звон,
В хрустальный шум в ушах,
В прозрачный мрак, со всех сторон
Встающий, как обрыв.

И страх читает эту тьму
И знает, что всегда
Она сестрой была ему
И что в один из дней
Она проснется рядом с ним
И сердце вскрикнет «да!»,
И сон, что жизнью был живым
Прервется вместе с ней.

Но время есть еще, и срок
Рассвету не настал,
И можно вспомнить под шумок
О том, как много раз
Умела юность быть слепой
И страх себя не знал,
А то, что он считал собой,
Надеждой жило в нас.

И можно вспомнить, как потом,
Устав глядеть вокруг,
Глядят назад и видят в том,
Что прожито впотьмах,
Утрату смысла, пустоту,
Скользящую из рук,
Благих намерений тщету,
И стыд, и снова страх.

И это зренье, этот взгляд,
Напрасный, словно плач
О невозвратном, этот яд,
Разящий изнутри,
Вытягивает жизнь, как нить
Из ткани, как палач,
Что не умеет сам убить,
Но требует «умри»…

Жизнеописание на берегу реки

Нет никого на берегу реки,
Кому бы глушь ночная не шептала,
Что тусклый блеск тяжелого металла,
И теплый гул, сжимающий виски,
И сердце, слепнущее от тоски,
И горечь без конца и без начала –
Что все это и есть те явь и плоть,
Которых дух не в силах побороть.

Что это хлеб наш и любой ломоть
Отравлен и уже недосягаем,
Как вечный сад судеб, куда хоть краем
Чужого глаза заглянуть и хоть
Одну судьбу в лицо узнать, но вплоть
До самой смерти мы не умираем,
И неизвестность обступает нас,
Как связный и бессмысленный рассказ.

Где каждый раз, как бы в последний раз
Все те же страхи движутся по кругу,
Передавая бережно друг другу
Самих себя, переходя из глаз
В глаза и, никого не сторонясь,
Они раскрашивают всю округу
В цвета тщеты, чтоб обреченный слог
Ни света, ни пути найти не смог.

И память начинает свой урок,
Хоть нам уж вроде нечему учиться –
Букварь невзгод страница за страницей
Давно прочитан до последних строк.
И каждый нищ, и каждый одинок,
И каждый жив – и с этим трудно сжиться.
И что ни день, то горше и трудней.
Да много ли сталось этих дней?

Конечно, друг мой, умирать больней,
Чем рассуждать о смерти, но как странно,
Что жизнь пуста, напрасна, но желанна
В тоске и обреченности своей.
И зная все, и расставаясь с ней,
Когда она уже не по карману,
Вдохни поглубже и шагни вперед,
Как с берега на тронувшийся лед.

Любовь

Любовь переливает воду
Из бедных судеб городских
В пространство, ждущее исхода,
В пустой сосуд, в холодный стих.

Она болит, не умолкая,
По площадям и скверам всем,
Как давняя вина чужая,
Не искупленная никем.

Она распахивает створки
Окна на городской пейзаж,
На закоулки и задворки,
Где оживает голос наш.

Он говорит: я не умею
Понять, зачем из темноты
Туда, где мрак еще чернее,
Меня затягиваешь ты?

Что ищешь ты во мне? Какую
Еще я должен смерть принять?
Какую тьму пройти вслепую,
И к той же тьме прийти опять?

И у порога встать смиренно
В начале и в конце всего,
И так увидеть свет мгновенный,
Чтоб вновь ослепнуть от него.

Она, как смерть, не целит мимо
И не желает знать того,
Что эта смерть неисцелима,
Как доказал аббат Прево,

Что в теле, теплом и не спящем
И сознающем свой предел,
Жизнеспособно лишь несчастье
Как свойство всех живущих тел.

И чем точней и неизбежней
Круженье тьмы над головой,
Тем реже слышен голос прежний,
Напрасный и совсем чужой.

Он говорит: всему на свете,
Что знаем мы и не простим,
Приходит время стать, как эти
Слова – ненужным и пустым.

Но с каждым словом пониманья,
Нас уводящим в никуда,
Как в ближних после поминанья,
Живей становится вода.

И нам дана еще свобода
В слепых, не верящих руках
Нести, как рану, эту воду
И донести, не расплескав.

Марк Фрейдкин