Из цикла «Сонеты и обращения»
* * *
О. Седаковой
Где на блюдце зеленые сливы
И смущается девичий пруд,
У скользящего в небо обрыва
Наши сны понемногу умрут.
Жизнь останется в прошлом, и снова
Кто из нас не протянет руки
Ухватиться за слабое слово
Из свисающей в воду строки?
Но надежда уже не наклонит
Ближний куст над рукою твоей,
И последняя музыка тонет
В отраженье застывших ветвей.
Тем из нас, кто останутся живы
Средь невнятицы и немоты,
Завещаю зеленые сливы
В зябком блюдце прозрачной воды.
* * *
В. Дунину
Осенью мы обойдем для начала
Все перелески безлиственной речи.
«Боже, – подумает автор, – как мало
Времени в доме! А ехать далече...»
Взгляд за окно на сюжет полусонный
Повествованью подводит итоги.
Свет полуночный и сон полуденный
В сердце пейзажа размокшей дороги.
И результат этой путаной пряжи –
Зябкий отъезд на исходе рассвета.
«Боже, – подумает он, – но куда же?..»
И повернется спиною к сюжету.
Два сонета
О. Смирновой
1
Когда для инфернального романа
Ни знаний, ни прилежности не хватит
И практикантка все слова истратит,
Боясь остановиться слишком рано, –
Мне будет жаль. Но разве это странно?
Ведь память никогда долгов не платит.
Ее словарь – заплата на заплате,
И простодушье ей не по карману.
И вот уже, сбиваясь и дрожа
(О пустословье!), хочет объясниться
Соперница ее и ученица,
И эта легкость режет без ножа,
И откровенья кажутся смешными…
Хотя какие счеты между ними?
2
Октябрь. На даче видны из окна
Пурпуровые грозди барбариса.
Под вечер беспокойная вина
Боится сна и ищет компромисса.
В ней суетится чуть ли не актриса,
И грусть понять не хочет дотемна,
Что из своих подружек лишь она
Одна достойна яблока Париса.
И за лукавым вздором в этом роде,
В саду осеннем, в дачном обиходе
Укромно коротая вечера,
Насмешничают страсти сообразно
С застенчивыми вздохами соблазна…
Глядишь, уже и ужинать пора.
Два сонета
Т. Б.
* * *
Предмет любви в тенетах болтовни,
В беспамятстве конспектов и тетрадок.
Я до конца игры считаю дни.
В моей душе сумбур и беспорядок.
Мне берег ученичества не сладок,
А этот флирт с ботаникой сродни
Прогулке, где перчатку оброни –
И грянет ностальгический припадок.
Мне неохота дальше сочинять.
Конец, конец... И некому пенять
На то, что у обиды нет сюжета.
Откуда взяться розам в ноябре?
Я не смеюсь: конец, конец игре.
Я проигрался, и забудем это.
На отъезд возлюбленной
Ее недолговременный отъезд
Я описать, наверно, не сумею.
Как будто все слова вослед за нею
С насиженных своих вспорхнули мест.
И сумрак счастья стал еще темнее,
И в хороводе заспанных невест –
Слабее и прекрасней каждый жест
И каждый вздох – опасней и нежнее.
И этим вздором жизнь моя полна.
Я все твержу: «Уехала она...» –
И вьюга заметает продолженье.
Уехала... Dieu sait quand reviendra
(Вернется ли, бог весть?), а мне пора
Подумать о семейном положенье.
Два стихотворения
Ю. А. Х.
1
Словно птицы оборвавший полет,
Словно исповедь в литературном жесте,
Словно музыка в тумане – много чести
Тем, что ложью и риторикой живет.
В ночь ненастную по улице бредет
Филология последнего призыва.
Ночь мертва, уста лукавы, время лживо –
Словно птицы оборвавшийся полет…
2
На окраинах неба ночного
И в окрестностях нашей звезды
Я не вижу на родине слова
Никакой между нами вражды,
На петлистой стезе педагога
Знаменосец высокого слога,
Вольтижер и хранитель огня,
Двоеверью учивший меня.
Кто из нынешних – житель предгорий?
Кто ровесник своим временам?
Кто за первенством в девичьем хоре
Поплывет по кастальским волнам
В красноречье, подернутом дымом,
В этом празднике неуловимом,
Чтоб риторики жалкий костер
Вспыхнул в душах подростков-сестер?
Что же дома? Все та же обуза…
Где твои начинались сады,
Полуправды кудрявая муза, –
Не в окрестностях нашей звезды?
Только я не могу возвратиться
В тот словарь, где на каждой странице
Грезит сердце в любовном пылу,
А любимая плачет в углу.
* * *
Рите
Не поддамся на трюизм с неизбежной птицей в клетке.
Комментарии к нему – как разрозненный букет.
Сестры-астры там живут, разноглазые соседки,
Их продуманный уют – давний перечень побед.
Если музыкой твоей, чужестранка, нарядиться,
Если вспомнить лепестков жаркий шелест у ручья,
Неужели милый плен материнства не смутится
От прелестной трескотни проходимца-соловья?
Только, что ни говори, невозможно обознаться.
В кухне, в комнате, в саду – гармоническая блажь
Не умеет умирать, а умеет изменяться,
И любая ипостась совершенна, как мираж.
И когда в ревнивый сон (к прошлой музыке хотя бы)
Канет сердце, как меж рук сумасшедшая игла,
Вспомни, роза, двух сестер, этих жаворонков слабых –
Юля в комнате поет, Аня спать уже легла…
* * *
Н. Ш.
Ах, если б урок рисованья
И чайная муза с лимоном
Искали себе подражанья
В болезни – по школьным канонам
Эстетики певчей и птичьей
Под пологом косноязычья.
Ах, если б слова и сомненья
В лукавом ручье разговора
Искали в себе разночтенья
Под вздохи альбома хора
По облачным книжным приметам
В истерике перед рассветом.
Но вымысел ночи условной
Табачного полон коварства,
И вот уже ветер любовный
Друзьям перепутал лекарства,
И ночь достается в наследство
Аптекарю, впавшему в детство.
* * *
А. К.
Я вижу все убожество свое
В попытках привести чужую душу
На берег жизни, где сумбур ее
Шагнет из вод беспамятства на сушу.
Мне горько знать, что юную кликушу
Не успокоит книжное тряпье,
Не исцелит любовное питье
И пламя сцены слез ей не осушит.
Но кажется порой, что можно вдруг
Преодолеть классический недуг,
Вообразить, что к смерти нет возврата…
Лишь худший истязатель и палач –
В больнице для детей приблудный врач,
Не отягченный клятвой Гиппократа.
* * *
Р. Ш.
Бедная моя подруга,
Где твой город, где твой дом?
Ты смеешься от испуга,
Ты дрожишь припухшим ртом.
Ты танцуешь при дороге,
Твой в пыли прекрасный взгляд,
И с берез тебе под ноги
Листья темные летят.
Ты, швырнувши сердце в воду,
Спишь в канаве у моста,
И поют твою свободу
Голод, страх и пустота.
Значит, здесь, на берегу
Нищего ночлега
Это счастье не в долгу
У чужого хлеба.
Значит, можно на реке
Смерти не бояться
И всю ночь на поплавке
Со звездой качаться.